Юлия Идлис
Потому что мы — подростки, которые воюют за свою свободу,
и такова ее цена: потеря связи с прошлыми поколениями, отказ от
истории. А в результате — одиночество в мире, который не
понимает нас и который мы отказываемся понимать.
Что ж, судя по исторически-патриотическим фильмам последних лет, у
нас все получилось. Мы с вами полностью, абсолютно свободны.Главная российская кинопремия «Ника»
открыла для себя Валерию Гай Германику. То есть в буквальном
смысле: назвала ее фильм «Открытием года» и утвердила картину «Все
умрут, а я останусь» на пьедестале
интеллектуально-развлекательной масскультуры — в одном ряду
с мюзиклом «Стиляги» («Лучший фильм») и «Бумажным солдатом»
(«Лучшая режиссура»).
Германика — оторва с черной помадой и пирсингом — то
еще открытие. Так что масскультура в лице «Ники» просто признала и
легализовала то, как она растит нас, своих детей. И то, какими мы у
нее получаемся.
«Все умрут, а я останусь» — несколько дней из жизни
старшеклассниц, снятые с документальной точностью. Они готовятся к
школьной дискотеке, собирают фантики, ссорятся с учителями и между
собой, влюбляются и дружат — пока одна из них во время этой
самой дискотеки не напивается в хлам, другая не лишается
девственности в подвале, а третья не связывается с компанией
районных укурков. Все, что называется, пристроены.
Когда я говорю друзьям, что «Все умрут, а я останусь» — это
мое детство, они смотрят на меня с ужасом и жалостью. Родители на
такое заявление, конечно, оскорбляются, а коллеги считают, что это
я просто защищаю «всякий артхаус» из чисто интеллигентского
максимализма и любви к чернухе и трэшу, которая свойственна
образованной буржуазной девочке.
И тем не менее это — мое детство. А также ваше, уважаемый
читатель, хоть вы, может, никогда и не были на школьной дискотеке,
не целовались с укурками, не теряли девственность в подвале, а
может, и вообще ее не теряли. И вот почему.
«Все умрут, а я останусь» — фильм о том, как человек делается
свободным на свою голову. О том, что свобода — неизбежное
следствие взросления: всякий взрослый волен делать со своей жизнью
все что угодно. О том, что у свободного человека нет ни близких, ни
прошлого, иначе он не свободен. И о том, что такая свобода никому и
даром не нужна, но никого из нас об этом не предупредили, когда мы
стали подростками и принялись бороться за нее изо всех пубертатных
сил. Знакомо, правда?
В конце фильма одна из героинь, изнасилованная и избитая, приходит
домой и говорит своим родителям: «Идите на х.., мама и папа». Это
фраза, которую каждое следующее поколение повторяет в адрес
предыдущего, пытаясь переписать прошлое под свою нынешнюю
жизнь.
Это фраза, которую мог бы сказать своему отцу-дипломату один из
героев «Стиляг» Фред, который считает, что отец, с его цинизмом
советского функционера, отнимает у него настоящую жизнь, заставляя
жениться на комсомольской «мышке». Эту фразу мог бы сказать казак
Андрей Бульба своему отцу Тарасу, который рушит любовь сына и
польской панночки из каких-то, как мы сейчас думаем, пещерных,
доисторических соображений. Эту фразу мы говорим про себя, снимая
псевдоисторические фильмы о плохих белых адмиралах и хороших
большевиках или о хороших белых адмиралах и плохих большевиках
— каждый раз, когда нам хочется, чтобы история, в которой
принимали участие наши отцы и деды, на самом деле была другой.
Потому что мы — подростки, которые воюют за свою свободу, и
такова ее цена: потеря связи с прошлыми поколениями, отказ от
истории. А в результате — одиночество в мире, который не
понимает нас и который мы отказываемся понимать.
Что ж, судя по исторически-патриотическим фильмам последних лет, у
нас все получилось. Мы с вами полностью, абсолютно свободны.
Источник